Юрюнг-Уолан - якутская богатырская сказка

Выше неколеблющейся широкой бездны, ниже семислойного неба, в срединном месте на самой тихой части земли, там, где никогда не убывает луна, не заходит солнце и никогда не умолкает кукушка, жил Юрюнг-Уолан.

"Если бы я с неба свалился, на мне был бы виден снег; если бы я пришел с юга-севера, с востока-запада, срединного места, - на мне были бы части деревьев и трав; если бы я вынырнул из преисподней, - на мне была бы пыль-земля", - так думал Юрюнг-Уолан, и не знал он, откуда он родом и с какой стороны он явился сюда. Не знал он, что отец его, великий светлый Бог, Юрюнг-Аи-Тоен, навел на него глубокий сон и спустил его во время сна на срединное место.

Начал он осматриваться кругом. - "Какое такое у меня жилище?" - сказал он.

С восточной стороны покато поднималась долина, на которой кучками росли купы березок. Они были похожи на толпу девушек на каком-нибудь празднике, которые, держась за руки и идучи, говорили меж собой: - "Тот человек хорош, этот хорош; тот лучше, этот лучше", - и вдруг, сказавши: - "Ой, девушки, уж не подслушал ли нас кто"…-выпустили руки друг у друга и, как ни в чем не бывало, разбрелись в разные стороны. Ближе, на средине обширной белой равнины, стоял большой священный курган, точно опрокинутая деревянная чашка якута. На этом кургане росло священное дерево с прозрачной душистой смолой, несохнущей и нетрескающейся корой, серебряной мязгой, с узорчатой, никогда не блекнущей листвой, с шишками, как ряды опрокинутых чоронов у якутов. Вершина этого дерева вросла в небо, и листьями своими оно вело беседу с небесами, крылатыми птицами и по воле летающими ветрами.

Повернулся Юрюнг-Уолан на юг и стал смотреть. За обширными полями-выгонами, лугами-покосами, на средине широкого зеле- ного поля лежало спокойное, не волнуемое ветром молочное озеро, а вокруг него залегли творожные болота.

Повернулся он на север. Черный лес шумел там день и ночь, а в лесу этом водились всякого рода звери. По краю леса были разбросаны пни и вывороченные корни, точно побывало здесь сборище медведей, выворачивающих камни, чтобы достать из-под них муравьев. За лесом стояли высокие горы в белых заячьих шапках: они уперлись в небеса и защищали это место от холодного дыхания ветров.

Повернулся Юрюнг-Уолан к западу. Там росли мелкие кусты ерника, похожие на расходившихся шаманов или на баб, с растрепанными волосами, рассорившихся из-за подойника. За ними росли высокие ели, ощетинившие свои иглы, точно рассердившиеся и готовые броситься на врага медведи. За лесом поднимались горы с тупыми верхушками: они стояли особняком и похожи были на быков, готовых броситься друг на друга.

"Птица имеет гнездо, зверь-логово и нору, а у меня нет жилища", -сказал Юрюнг-Уолан. Выбежал Юрюнг-Уолан в темный шумящий лес, срубил там четыре огромных дерева, обтесал, обрубил их и притащил на средину поля. В четырех местах в земле он продавил ступней четыре глубокие ямы и воткнул в них четыре столба. "То будут четыре угла дома", - сказал он. Из того же леса срубил, обтесал, обрубил он четыре балки, положил их на столбы, а на них две матицы. Выбежал Юрюнг-Уолан в свой мелкий молодой лес, и, как быстрая река в весенний разлив сносит мелкий хворост, он срубил и притащил к столбам кучу леса. Он покрыл потолок, чтобы дождем не мочило, снегом не завалило, поставил стены, чтобы проходящие вольный ветер не продувал, и настлал пол, на нем не мог бы держаться и семилетний мальчик, до того он был гладок.

"Весеннее мое солнце, кажется, восходит с этой стороны", - сказал Юрюнг-Уолан, и в той из четырех стен своего дома, которая выходила на восток, сделал входную дверь. "Пусть солнце не обделяет меня своим светом, когда ходить по небу", - сказал Юрюнг-Уолан и пробил в стене несколько окошек. - "Пусть ветер, дождь и снег, летняя жара и зимние морозь не проходят в дом", -сказал Юрюнг-Уолан и настлал на потолок и стены слой сена, а сверху насыпал сыпучего белого песку с сажень толщиной.

Посредине избы Юрюнг-Уолан поставил остов комелька из неотесанных жердей. - "чтобы глина лучше держалась", -и обмазал его сверху до низу толстым слоем белой горшечной глины. Выбежал он в сухой лес, притащил оттуда девять сухих еловых деревьев и затопил ими комелек, чтобы обмазка высохла. Бросил он также в огонь ложку масла, кусок сала и брызнул туда кумысу.

Хранил его огонь Уот-иччите, дух огня, который ест сырое дерево, у которого дыхание - дым, постель - пепел, подушки - раскаленный уголь, мелкий уголь – одеяло. У которого шапка из заячьих головок, рукавицы - из передних ланок зайца, торбасы - из задних заячьих лапок, шуба и доха - из заячьих шкурок.

Тепло от огня Юрюнг-Уолана прошло через семислойное небо, и стала на верхнем месте такая теплая и тихая погода, что Юрюнг-Аи-Тоён и все его родичи сказали себе: - "Коль со среднего места идет такое тепло, - значить, огонь у них топится" - и перестали обращать внимание на землю.

Кругом у стен избы Юрюнг-Уолан сделал нары, а по стенам, для вешанья платья, воткнул он колышки, похожие на перелетных птиц с выгнутыми шеями.

"Какой у меня скот?" - подумал Юрюнг-Уолан и стал смотреть. Было у него скота без числа и кони, и коровы, и быки. А конь его собственный, в переезд длиной, переход толщиной, с гривой и хвостом в семь переездов длиной, бегал по полю, на воле.

"Кто у меня в доме - семья?" - подумал Юрюнг-Уолан и стал смотреть. Была у него в доме младшая сестра, с трехсаженной косой, вещая белолицая Нуруллан-ко, да еще старуха-коровница. Больше никого не было.

"Если задуют ветры-морозы с юга-севера, с востока-запада, заслоню спиной", - сказал Юрюнг-Уолан и сшил себе доху из тридцати волчьих шкур и повесил ее на колышек.

"Если с нижнего места, где небо ни светло, ни мрачно, а мутно, как карасья уха, где еле светит только полсолнца и полмесяца, поднимется бедой-невзгодой вонючий род, восьминогие абагы, я их покрою ступней", - сказал себе Юрюнг-Уолан и сшил себе торбасы из тридцати волчьих лап, которые он также повесил на колышек. И стал Юрюнг-Уолан жить в своем доме с сестрой своей Нуруллан-ко.

Раз утром Юрюнг-Уолан слышит сквозь тонкий сон как-будто отдаленное пение пташек: - "Именитый, славный Юрюнг-Уолан, посмотри вокруг себя: все обегающие четвероногие, все летающие по поднебесью крылатые живут парами; плавающие в воде рыбы, роющие и ползающее по земле и в земле черви и гады водятся с подобными себе. Только ты живешь одиноким. А тебе ли не найти себе пару? Девушек на среднем месте больше, чем рыбы кыкынай". Пение смолкло. Проснулся Юрюнг-Уолан и страшно рассердился. "Кто смеет беспокоить меня в моем доме, у моего огня, указывать мне, что делать?". Но тотчас же одумался и начал собираться в дорогу. Целый месяц он готовил себе оружие. Лук он себе сделал такой, что его не могли бы согнуть тридцать сытых парней-молодцов; наконечники стрелы были по три пуда весом. Он зарезал кобылу и мясо ее свернул в маленький кусок, который мог поместиться в сумку с дорожным котелком. Из семи бадей сметаны он сделал себе на дорогу небольшой кусок масла. Потом он поймал своего по воле бегавшего коня, оседлал его и перетянул его четырьмя подпругами.

Окончив все приготовления, он пошел к священному дереву, которое вело беседу с небесами и ветрами, поднял уши своей шапки, опустился на одно колено и начал так петь-говорить: - "Почтенная и священная госпожа, дух-хозяйка моего дерева и жилья! Все живое имеет пару и производить себе подобных; только я одинок. Хочу я ехать и отыскать себе подходящую девушку, хочу померяться силой с себе подобными, хочу посмотреть на людей, хочу жить, как следует человеку жить. Не откажи мне в своем благословении, умоляю тебя с наклоненной покорной головой и преклоненным коленом". Дерево зашелестело своими листьями, и с них свежий мелкий молочный дождик оросил Юрюнг-Уолана. Подул теплый ветер, и дерево заскрипело. Поскрипело, поскрипело дерево, и у корня его, из-под земли, вышла до пояса хозяйка-дух дерева и места. - "Пусть огонь не жжет тебя, широкая вода не берет, камень не тупить, оружие с острым лезвием не колет, не режет. Победи ты всех своих врагов и супротивных. Да будет у дома твоего хозяйка, у детей твоих гнездо, у скота твоего хлев, а почтенный огонь в комельке горит, не угасая". Сказала и исчезла под землей.

Как черная тетерка вскочил Юрюнг-Уолан на коня, схватил поводья и повернул коня на летний восход солнца. В это время сестра его Нуруллан-ко бросилась к нему, схватилась за поводья коня и стала со слезами говорить такие речи: - "Не уезжай, голубчик, родной мой! Если без тебя вздумает обидеть меня кто-нибудь - летающий, бегающий, видимый или невидимый, - кто защитит меня? Кто приведет за ноздрю сохатого, привяжет к ногам своим дикого оленя, накормить меня дичью? Кто промыслить соболей, рысей и оденет меня? Кто будет смотреть за нашим скотом, станет поить, кормить его? Сердце мое предчувствует, что тебя ждет много горя и несчастья. Не езди, не езди, не пущу я тебя, пока жива!"

Юрюнг-Уолан хлестнул свою лошадь плетью, и конь, взвившись на дыбы, полетел. Нуруллан-ко повисла на поводьях и некоторое время не отставала. Кожа с ее десяти пальцев снялась с рук и повисла на поводьях, и она осталась на месте. Юрюнг-Уолан, увидав на поводьях кожу с белых рук Нуруллан-ко, снял ее и спрятал.

Едет Юрюнг-Уолан. Конь его делает по одному переходу за каждый прыжок; заденет он за куст, за траву, за дерево, - все это начинает петь, завывать, причитать на разные голоса; стопчет конь гнилушку, сдвинет камень - и они поют, хохочут и плачут. Едет он день и ночь, долго ли, коротко ли, угадывая лето по зною, зиму по морозу, осень по инею, весну по сырости. Доехал он, наконец, до такого места, что ни вправо, ни влево, ни вперед нельзя проехать: высокие скалы стоять кругом стеной, такие высокие, что ни птице, летающей по поднебесью, через них не перелететь, ни когтистому четвероногому зверю, бегающему по земле, через них не перебраться. Юрюнг-Уолан вырвал из гривы коня три волоса и бросил перед собой. "Пусть это будет моим гостинцем-подарком духу-хозяину камня-горы! " Три волоса тотчас превратились в трех кобыл, и, откуда ни возьмись, выскочили три волка и растерзали их. А горы раздались и открыли ему дорогу.

Едет Юрюнг-Уолан дальше - долго ли, коротко ли, вдруг конь его останавливается, как вкопанный, и говорит ему человечьим голосом: - "Хозяин мой, свыше назначенный мне. Скоро мы доедем до одной избушки; там три девушки будут зазывать тебя. Но ты, если дорог тебе солнца свет, не соглашайся заехать к ним, и даже краем глаз не гляди на них. Проезжай скорее мимо, иначе мы пропадем с тобой с бела света".

Едет Юрюнг-Уолан дальше, вдруг видит: стоит на дороге серебряная избушка. Вышли из нее три девушки красоты невиданной, неописанной и, красиво выступая, начали петь-говорить: - "Путник, с долгой дороги, с трудного пути, ты, наверное, утомился, проголодался, пить захотел, продрог, оборвался. Остановись, зайди к нам! У нас, у девушек, избушка тепла, отогреем тебя; кумыс вкусный и прохладный, напоим тебя; сварить жирное мясо сумеем, накормим тебя; шить умеем, зашьем, заплатаем оборванное; у нас, у девушек, постель мягка, ты отдохнешь от пути; сами мы ласковые, приласкаем тебя. Заходи!"... - "Какие они ласковые!" - подумал Юрюнг-Уолан и остановил коня. Одна из девушек приняла его коня, а две другие повели его под руки к избушке. Он не заметил, что лошадь его привязывали к сухому, сучковатому дереву так, как делают это, собираясь резать животное. Подвели его девушки к избушке, распахнули перед ним двери. Но как только Юрюнг-Уолан перешагнул через порог, - он тотчас провалился в бездну. А сзади послышались хохот и рукоплескания девушек, которые были не кем иным, как нечистой, преисподней силой: - "Еще одного белолицего залучили мы в свою бездну!"

Долго летел Юрюнг-Уолан вниз головой и, наконец, грохнулся на дно. Было тут темнее осенней ночи в междолуние. Юрюнг-Уолан снял с себя доху, подостлал ее, положил под голову шубу и лег, накрываясь половиной дохи.

Между тем вещая Нуруллан-ко во сне увидала, по приметам угадала, что с братом ее, Юрюнг-Уоланом случилась беда. Она взяла бубен, ударила по нему, села на него и прилетела на то место, где провалился Юрюнг-Уолан. Ни избушки, ни девушек там уже не было, а стоял только конь Юрюнг-Уолана: он иступил до мяса свои каменные копыта, подрывая дьявольское железное дерево: он потерял все зубы, перегрызая его; весь он был опален нечистой силой, которая хотела сжечь его своим дыханием. Нуруллан-ко узнала все от коня, отвязала его и пустила на волю. Сама же она сала на бубен, ударила по нему три раза и сказала: - "Если бы ты вознес меня к отцу-матери!" И бубен понес ее сквозь семислойное небо, к отцу ее, Юрюнг-Аи-Тоёну.

Старый Юрюнг-Аи-Тоён сидел у себя дома, рядом со своей старухой Кюбяй-маган-хатын. Упала перед ними на колени Нуруллан-ко и начала причитать: - "Ты спустил на землю старшего брага моего, Юрюнг-Уолана, и меня и сказал нам: размножайтесь на срединном месте, выращивайте скот: пусть огонь ваш не угасает, да будут у детей ваших гнезда, у коров и кобыл ваших хлева и стойла. Чтобы исполнить твое повеление и благословение, Юрюнг-Уолан поехал искать себе равную и попал в беду. Девушки абагы хитростью заманили его к себе и бросили в бездну. Вытащить его оттуда можно только на тетиве, сплетенной из твоих серебряных волос. НЕ дай погибнуть моему брату, твоему детищу, не дай твоей плоти и крови на посмеяние абагы, на съедение червям и гадам! Дай два-три волоса с твоей головы!"

Страшно рассердился старый Юрюнг-Аи-Тоён, застучал по полу своей серебряной с побрякушками тростью и закричал на Нуруллан-ко: - "Разве для того я поселил его на срединном месте, чтобы он слушал всякую пустую болтовню и проваливался в какие-то ямки? Пусть выпутывается сам, как знает, а я не дам рвать своих волос! Убирайся с моих глаз долой!" Заплакала старая Кюбяй-маган-хатын, жена Юрюнг-Аи-Тоёна, и сказала своим небесным дочерям: - "Давайте мне, девушки, одеваться. Я пойду!"- "Куда же ты?" - спросил Юрюнг-Аи-Тоён. - "А туда, где погибают мои дети! Тебе жаль для спасения своего детища дать три волоса со своей головы, а мне жаль моих детей. Ты не родил, не кормил их, не отогревал их на твоей теплой груди, не поддерживал их, когда они еще не умели ходить. Ишь ты какой! Спустил детей ни весть в какое-то срединное место, где люди живут вместе с нечистой силой - и горя тебе мало! Уж лучше спущусь я на срединное место и там умру со своими детьми, по крайней мере, не буду знать, что дети мои умерли, что жизнь их не продолжается в жизни детей!" - "Стой, старуха, - сказал Юрюнг-Аи-Тоён и поймал ее за полу; - куда тебе, старой, идти в пыльное и холодное место? Уж нечего делать, бери три волоса с моей головы ".

Выдернула Нуруллан-ко три волоса, села на свой бубен и слетела на землю, к тому месту, где провалился Юрюнг-Уолан.

Свила она тетиву из волос, привязала на конец ее камешек и спустила в бездну. Камешек стукнул прямо в лоб Юрюнг-Уолана и разбудил его от сна. Схватился он за тетиву и собрался подниматься по ней. Вдруг слышит, кто-то говорит ему: - "Я тоже двуногий, и меня тоже хитростью завлекли и бросили сюда осьминогие. Будь милостив, возьми меня с собой, - я отплачу тебе в трудное время". Юрюнг-Уолан согласился, и они вместе поднялись на тетиве. Первым вышел на свет Юрюнг-Уолан, оглянулся, а перед ним вертится волчком трехгранный каменный человек. - "Соболь между якутами, конь между людьми, Юрюнг-Уолан, с светлым сердцем и чистыми думами, благодарю тебя за твою помощь, - сказал он. - Но я тоже когда-нибудь пригожусь тебе. Если будет нужна тебе помощь, скажи только: "Где бы ни был ты, Кытыграс-бараччи, быстрый ходок, - летаешь ли по поднебесью, спустился ты под землю, плаваешь ли в водах с рыбами, - будь здесь во мгновение ока: настал мой смертный час", - и я тут же буду. А пока прощай". Промолвив это, Кытыграс-бараччи обернулся в огромного трехглавого орла и улетел, скрылся с глаз в густых облаках.

Между тем конь Юрюнг-Уолана успел уже оправиться: зубы, копыта и шерсть снова отросли у него. Сел Юрюнг-Уолан на своего верного коня и поехал дальше.

Едет Юрюнг-Уолан день и ночь, зиму и лето и, наконец, подъезжает к большому, богатому жилищу. За три дневных переезда засверкала перед ним серебряная изба. Едет он и видит: ни травки не помято; на пыльных тропинках и дорогах не видно ни следа. Все тихо, точно все вымерло. Подъехал он к избе, никто не вышел взять его лошадь. Постучал он рукояткой хлыста по навесу над дверью, никто не вышел. Спустился он с коня, иго к столбу и стал ждать, не выйдет ли кто, а то ему, как жениху, не пристало самому себе отворять дверь. Прождал он целых тридцать дней и ночей и, никого не дождавшись, наконец, вошел в дом.

В доме также все было тихо; огонь в комельке давно потух; никого не было видно: ни слуг, ни домочадцев. Только на переднем месте сидели старик со старухой; сидели они, опершись седыми головами на поставленные перед собой серебряные трости, и не поднимали головы.

Постоял, постоял Юрюнг-Уолан и сел, ожидая, что хозяева заговорят с ним. Подождал он три дня и три ночи и начал сам: - "Сказывайте!" Старики ему ни слова в ответ. - "Сказывайте!" - громче повторил Юрюнг-Уолан. Мускулы его напряглись, жилы натянулись, как тетива лука; затрещала нара, на которой он сидел. - "Сказывайте, говорю я вам, если живы! - закричал он. - Не то разрублю вас на несколько частей!" Опять ни слова. Вскочил Юрюнг-Уолан с места. Но вдруг звякнула дверца с побрякушками, и появилась девушка красоты невиданной, неописанной. "Не летнее ли солнце, сорвавшись с небес, вошло в избу?" - подумал Юрюнг-Уолан, - так хороша она была собой. И заговорила так девушка: - "Это ли ты, славный, именитый Юрюнг-Уолан? А поглядеть на тебя, ни на ложку у тебя мозга в голове, ни на ковшик крови в твоей тучной спине, ни крошечки в тебе толку! Или ты не видишь, что старики совершенно потеряли смысл и память от горя? И ты еще хочешь убивать стариков - над ними показывать свою богатырскую силу и удаль! Может быть, ты и со мной пустишься в борьбу - не посмотришь на то, что я девушка? А я то звала тебя на помощь, надеялась на тебя, ждала тебя, как избавителя от абагы. Нет, видно, съест абагы отца моего и мать, как съел он весь наш народ и весь наш скот. Разными хитростями заставила я его прождать девять лет, и за это время он съел все живое, что нас окружало, а в полнолуние этого месяца он съест отца моего и мать и возьмет меня". Тут она заплакала и скрылась за той дверью, из которой вышла.

Стыдно стало Юрюнг-Уолану. Выбежал он в поле и начал его оглядывать, нет ли тут поблизости врага, страшного абагы, который должен был съесть отца с матерью девушки и взять ее саму. У опушки леса увидал он холм. Подошел Юрюнг-Уолан ближе и видит - не холм это, а абагы - страшное чудовище: весь он был из железа и глаз у него был один, среди лба.

Юрюнг-Уолан выхватил свои сюллюгясь, весом в сто пудов, и ударил им изо всех сил по лбу абагы. От удара раздалось эхо, как отдаленный раскат грома; лоб абагы вдался, но тотчас же выпрямился со звоном, словно дно железного котла. Проснулся абагы. - "О-ба-бат, - лениво сказал он, - больно же кусаются здешние мухи-комары", - и начал скрести лоб своими кривыми пальцами.

Устремил абагы на Юрюнг-Уолана свой единственный, величиной со слюдяное окно у русского человека глаз, мутный, как карасья уха, оскалил зубы и начал говорить: - "Вот и отлично, что ты пришел. Может быть, ты и угодишь моей невесте, - будешь подходящий эння-кулум. Приходили, ведь, многие, - все ей не нравились, да я и съедал их. Так и живу здесь целых девять лет, все жду, чтобы явился подходящий раб моей невесты. Без него она не хочет выходить за меня. И живу-то тут впроголодь даром, что по тридцати штук скота съедаю зараз. Весь их скот и народ их переел таким образом. Скоро вон и стариков съем, хоть и не больно жирный они кусок. А дома меня тоже ждут: женить мне надо моих семь плешивых сыновей, моих семь плешивых дочерей выдать замуж надо. Сваты и сватьи ждут меня дома, сколько добра-то, поди, поели, тоже есть между ними едоки не хуже меня. Ну, я рад тебе. Будь только хорошим рабом". Страшно рассердился Юрюнг-Уолан. "Ах, ты, черный, сажей вымазанный, осьминогий абагы! Ишь, ведь, какие досадные речи говорить! А вот я разрублю твое темя на четыре части, тебя самого на пять частей!" И бросился Юрюнг-Уолан на абагы со своим длинным батасом. Как о камень, сломался батас, а абагы бросился на Юрюнг-Уолана. Началась у них рукопашная. От шума их борьбы поднялась буря; перекатывались камни величиной с лежачего быка; сухопутный животные полезли в воду; водных выбросило на сушу.

Долго они боролись, и никто из них не уступал; наконец, абагы сталь одолевать. Начал Юрюнг-Уолан спотыкаться, падать на колени. Видит он, что дело плохо, превратился в расплавленное олово и провалился сквозь землю. Абагы показалось, что он спрятался в дупло пня, и начал он грызть все пни, взрывать когтями все кочки. Перегрыз он и переел множество пней и кочек и обломал все свои зубы и когти. А тем временем Юрюнг-Уолан отдохнул, вылез из земли и снова бросился на врага. Но у Юрюнг-Уолана тело было из мяса и крови, а абагы был весь железный; скоро абагы снова начал одолевать его. Вспомнил тогда Юрюнг-Уолан, что лежит у него в кармане кожица с десяти пальцев Нуруллан-ко; он вынул ее и бросил на врага, а сам сказал: - "Будьте десятью медведями!" - и тотчас явились десять злых медведей и кинулись на абагы. Долго боролся он с ними, но все-же съел их всех до одного. Зато он так усталь, что упал на землю, рядом с Юрюнг-Уоланом, который тоже без сил лежал на земле. Лежать они рядом и глядят друг на друга мутными глазами.

Говорит ему, наконец, абагы: - "Силы у нас равные, а вот попробуй разорвать эту веревочку. Если ты перервешь ее, то ты будешь победителем и господином надо мной". И бросил к Юрюнг-Уолану саженную, толщиной с мизинец, черную веревочку. Юрюнг-Уолан стал тянуть веревочку и наступил на один конец ее. Тянул, тянул, вдруг, веревочка выхлестнулась из-под ноги у него, захлестнула его кругом и обмотала, затянула его так, что не мог Юрюнг-Уолан ни пошевельнуться, ни вздохнуть. А абагы загрохотал: - "Теперь ты мой! Не уйдешь от меня!" Почувствовал Юрюнг-Уолан, что солнечный свет меркнет у него в очах; собрал он последние силы и крикнул: - "Эй, Кытыграс-Бараччи! Настал день моей гибели! Где бы ни был ты, летаешь ли по поднебесью, ныряешь ли под водой, спустился ли под землю, поспеши ко мне!" Не успел он сказать, - летит огромная птица, затемняет собой полнеба и кричит: - "Эй, абагы! Настал твой черед, твоя мера переполнилась, довольно тебе делать бед!" И в одно мгновенье птица растерзала на четыре части абагы.

"Прощай, товарищ, - сказал Кытыграс-Бараччи, приняв свой обыкновенный вид трехгранного каменного человека, - теперь расплатился я с тобой за твою услугу". Промолвил это и сгинул с глаз.

Измученный Юрюнг-Уолан вышел на опушку леса, развел костер, положил под голову шубу и лег, прикрывшись дохой.

Долго ли, коротко ли он спал, только проснувшись, увидал, что снова все место ожило: табуны коней ржали, коровы мычали, пастухи и прочие рабочие люд ездили и бегали туда и сюда, точно никакой беды здесь и не случалось.

Юрюнг-Уолан позвал свистом своего коня и, сев на него, подъехал к серебряной избушке. Двенадцать молодых парней отодвинули перед ним прясла у ворот изгороди; три почетных мужа встретили его во дворе; один из них принял повод его коня, а двое поддерживали ему стремена. До дверей избы была настлана зеленая трава. Дверь растворили перед ним, и он вошел в избу.

Девять сытых парней поднесли ему на большой доске жирное кобылье мясо. Девять девушек поднесли целый холлогос кумыса, держа его за девять серебряных серег. Не успели они повернуться, как Юрюнг-Уолан сказал: - " Убирайте! " Все поел, все выпил досуха Юрюнг-Уолан. Напившись и наевшись, Юрюнг-Уолан обратился к старикам-хозяевам с просьбой отдать за него их дочь. - "За кого же нам и отдать ее, как не за тебя?" - сказали старики.

Послали звать гостей на свадебный пир. Собралось много народу, набили много скота. Борцы боролись, бегуны бегали взапуски, девушки и парни играли в жмурки; устраивали конские бега, прыганье с ноги, с двух ног, на одной ноге; мерялись силами, тянулись на палках. Сказочники сказывали сказки, прибауточники говорили прибаутки, певцы слагали песни и воспевали все собрание. Три дня и три ночи играли, веселились и смеялись.

А когда сыграли свадьбу, взял Юрюнг-Уолан свою молодую хозяйку, взял с собой несметное число ее приданого скота и поехал к себе домой.